В 325 году нас собрали в городе Никея на первый вселенский собор. Сначала вроде планировали провести собор в Никомидии, но потом Константин передумал. Дело было летом. Нас было около 250 человек посланников от всех восточных церквей. И тогда меня звали уже не Фомой, а Арием. Арием Александрийским.

Меня осудили в на соборе в Александрии, меня осудили на соборе в Антиохии. Но большинство христиан Востока держало мою линию, и решения поместных соборов были восприняты ими в штыки. Чуть было не начались беспорядки. Александр, епископ Александрийский, отказался принять меня в общение. Он боялся, что я займу кафедру и прогоню его на покой. Скорее всего, так бы я и поступил, если бы стал епископом. Потому что Александр к тому времени уже начал впадать в явный старческий маразм, во время служб кадило выпадало у него из рук. Поэтому все дела он передал своему ученику, молодому архидиакону Афанасию, формально оставив за собой кафедру. Я и сам был тогда совсем не молод (70 лет), но держался бодряком – как Растропович, по 200 концертов в год. В Александрии у нас собралась приятная во всех отношениях команда. Богословствовали, писали стихи, играли в народном театре. Даже газету издавали, - пока меня не вытурили в Палестину. Разумеется, после моей смерти все следы нашей бурной самодеятельности были уничтожены Афанасием и его бандой. Ни одной моей книги вы не найдете, все сожжено.

Итак, наша рознь с владыкой Александром дошла до императора. Константин написал нам открытое письмо. «После того, как при помощи Бога Спасителя мы разрушили тиранию безбожников, выступивших открытою войной, - писал он, - пусть дух лукавый не осмеливается нападать хитростию и коварством на нашу св. веру. Я вам говорю из глубины сердца: внутренние разногласия в Божией Церкви в моих глазах страшнее всех сражений... Известие о ваших разногласиях повергло меня в глубокую скорбь... Служители Бога мира, возродите среди вас тот дух любви, который вы должны внушать другим, заглушите всякие семена раздоров». Константин только что задушил Лициния в Фессалониках. Фактически, на этот момент он стал единым императором Востока и Запада. Ему нужна была новая вера, новая системообразующая идеология. И наши богословские дрязги были ему не с руки. Константин разрешил нам добираться в Никею посуху, на общественных мулах и лошадях. На дорогу он дал нам полгода. Также он выписал нам командировочные.

Собор открылся 19 мая и шел уже три недели. До этого мы долго вырабатывали правила определения Пасхи. Наконец, мы стали выходить на финальные прения сторон по главному вопросу – о Троице. И однажды вечером я собрал в гостинице своих людей, чтобы обсудить сложившееся положение вещей. Пришли мои сторонники-епископы: Евсевий Никомидийский, Евсевий Кесарийский, местный епископ города Никеи Феогнис, Марий Халкидонский. Сам Евсевий Кесарийский привел на слет друзей: Павлина Тирского и Патрофила Скифопольского. Вестимо, пришли и мои земляки-ливийцы: Секунд Птолемаидский и Феона Мармарикский.

- Ребята, - говорю я им, - давайте еще раз разберемся, какой линии мы будем держаться на завтрашней дискуссии. Я не так наивен, чтобы думать, что мы выиграем процесс - силы слишком неравны. Во всяком случае, полезно будет еще раз проговорить базовые понятия. А также твердо условиться, будем ли мы подписывать орос, и если да, то в какой редакции.

- Я предлагаю держаться последнего моего варианта, - говорит Евсевий Кесарийский. – «Веруем во Единого Бога Отца, Вседержителя, Творца всех видимых и невидимых. И во Единого Господа Иисуса Христа, Сына Божия, Слово Божие, Бога от Бога, Света от Света, Жизнь от Жизни, Сына Единородного, Перворожденного всей твари, прежде всех веков от Отца Рожденного, через Которого и произошло все, Воплотившегося. Веруем во Единого Духа Святого".

- Они настаивают на внесении поправки о единосущии Отца и Сына, - говорю я. – И тогда все компромиссы, на которые мы до этого пошли, пойдут прахом.

- В любом случае, - говорит Секунд Птолемаидский, - мы должны настаивать на том, что это должен быть именно символ веры, а не орос. Под анафематизмами не подпишемся, правда, Феон?

- Еще не хватало, - Феон Мармарикский отвечает. – Пусть хоть в ссылку отправляют, с Богом везде хорошо. А анафематизмами своими пусть подотрется Афанасий, эта шавка на александрийской псарне.

- Давайте не будем пороть горячку, - это уже Евсевий Никомидийский подключается. – Я сегодня разговаривал с императором. Он с уважением относится к нашей позиции, но одновременно настойчиво просит нас проявить терпимость - и где-то даже подвинуться, чтобы прийти к вселенскому согласию.

- Я про это вселенское согласие слышу уже лет десять, - говорю я. – Еще с тех времен Латеранского собора и Миланского эдикта. Когда донатистов начали прессовать по полной схеме, просто за то, что они отказались причащаться из рук предателей-традиторов. Брататься со всякой швалью – это не наш метод (говорил то же самое, только другими словами. Наверное, хватит уже делать оговорку о стиле. Во-первых, я ничего не помню дословно, и не мысль рабская мне подсказывает, но сердце. Во-вторых, нет никакого резона передавать слово в слово. Потому что за 2000 лет мир невообразимо изменился, а темп жизни – ускорился. Слова – не те) . Мне рассказывали, что в Нумидии, когда люди Максимиана пришли к епископу Секунду и потребовали отдать все Писания, а он сказал, что не отдаст, ему на это ответили: отдай хоть что-нибудь. В результате он им подсунул две мои книги, которые держал в базилике. Вот, молодец, выкрутился – хотя все равно книг жалко. А другие негодяи – попросту безропотно отдавали Писания на растерзание. И почему я должен с ними обниматься, не понимаю. Здесь то же самое. Что у меня общего с Афанасием, или с этим выскочкой – Николаем Мирликийским? Есть все-таки в жизни вещи, за которые надо стоять насмерть. И никакие вселенские мотивы здесь не катят. Донатисты это понимали – и поплатились. Константин начал их сажать, с конфискацией имущества. На этом Африканской Церкви пришел конец. Да вы и сами это знаете.

- А я знаю еще и другое, - возражает Никомидит. – До тех пор, пока Константин не получит нужной ему формулы, он собор не распустит. Будем до конца года заседать.

- Значит, будем заседать, - говорю я. – Мне абсолютно понятен замысел Константина, зачем он все это замутил. Рассказать? (Все кивают: давай) . Константин рвется присоединить себе Рим. Для этого он вырабатывает единый идеологический стандарт для всей империи, с Запада на Восток. Сам он язычник, на христианство ему глубоко плевать. История с горящим крестом в небесах, перед битвой с Максенцием – не более чем сонные видения, да он и сам это признает. Ему удобно верить в свои сны. Он провел маркетинговые исследования – и смекнул, что христианство сегодня – самый продвинутый идеологический формат, сложившийся на костях мучеников за веру. Но ему нужно позиционировать себя отдельно как от единобожия Иудеи (родины всех христопродавцев) , так и от многобожия Греции, Рима и Персии. Потому что если верить в монолитного Единого Бога, то Христу нет места, а если принять многобожную модель, то Христос – всего лишь один из богов, и Он должен будет конкурировать с другими, более продвинутыми богами Рима за место в пантеоне (Тиберий, кстати, хотел еще 300 лет назад провести через римский сенат признание Христа земным богом, но сенат это задробил ).

- И вот тогда Константин придумывает Троицу - продолжаю я – этакий мичуринский гибрид. С одной стороны, Троица - это единый Бог (вилы в бок традиционному многобожию) . Но, с другой стороны, Троица - это Бог подвижный, многосоставный, троичный. И Христу вроде как находится место в этой схеме, что очень даже ловко. Чем это отличается от египетской триады Ра – Осирис – Ка? Только деталями. Если кругом одни боги, то где здесь место человеку? Пусть Христос – Бог. Вот, он явился на Землю от Девы (кстати, расхожий миф в большом количестве культов древности) , затем Его убили, и Он воскрес. Какое нам дело до этой мистерии? Никакого, потому что мы – люди. Нам никогда не угнаться за богами в умении переволощаться и воскресать. Это делает Осирис, это делает Дионис, это делает Геракл. Мы можем только восхищенно цокать языками, как на цирковом представлении. Но это будет только кино, вне всякой связи с нашим персональным спасением.

- Другое дело, если Христос – человек высокой степени посвящения - подвожу я итог. - Он приходит в тленный, подверженный смерти, боли и страданиям человеческий состав, чтобы доказать одно: этот бренный состав преодолим. Он находит в себе сил претерпеть непонимание, отверженность, пытки и казнь. Но Он пробивается сквозь все это, как росток сквозь асфальт, к Небу. И поэтому он становится Богом по благодати, через усилие: «Царство Божие силою нудится, и употребившие усилие восхищают Его» - кому сказано, разве не человеку? И тем самым Христос указывает нам путь – за Ним. Бог стал человеком, чтобы человек стал Богом. Он указал Путь. И значит, без меня, пока я не пройду все предназначенное мне и не стану Богом, как и Христос, никакая Троица не полна. А раз она потенциально, вместе со мной и вами – четверица, пятерица и т.д., то в самом указании на Троицу уже нет никакого смысла.

- Так можно зайти слишком далеко, Арий, - говорит Кесарийский Евсевий. – Что не только люди, но и существа с другим составом, те же Ангелы, путем некоего усилия духовного могут стать Богами.

- А Ориген это хорошо понимал, - говорю я. – Отсюда и его апокатастасис. Все спасутся, я тебя уверяю. Но не за один раз. Возьми Сирахову Премудрость: «Ничего не будет в мире проклятого, все однажды будет признано хорошим». Мы движемся из жизни в жизнь, периодически рождаемся на страдание и смерть. Но ведь не только для страдания и смерти мы приходим в этот мир, но и для приращения в Боге, для Царствия Небесного. Возьми и у Иова: «Человек рождается на страдание – как искры, чтобы воздыматься вверх». Или в 81-й Псалом: «Бог стал в сонме богов; среди богов произнес суд: доколе будете вы судить неправедно и оказывать лицеприятие нечестивым? Давайте суд бедному и сироте; угнетенному и нищему оказывайте справедливость; избавляйте бедного и нищего; исторгайте его из руки нечестивых. Не знают, не разумеют, во тьме ходят; все основания земли колеблются. Я сказал: вы - боги, и сыны Всевышнего - все вы; но вы умрете, как человеки, и падете, как всякий из князей. Восстань, Боже, суди землю, ибо Ты наследуешь все народы».

- Ты заблуждаешься, Арий, - вставляет словечко Патрофил из Скифополя. – В псалме 81 под богами понимаются судьи, решающие мировые дела. Подними оригинал на арамейском, и убедишься. Элохим – это судящий по истине.

- Я подымал, Патрофил, - отвечаю я. – И консультировался с иудеями в Палестине по этому поводу. Они говорят: «элохим» – это всякий, имеющий власть. Это относится как к Всевышнему (т.е. к Личности, находящейся на вершине властной пирамиды, и, по определению, не подчиняющейся никому) , так и к личностям, занимающим промежуточное положение в этой пирамиде. Во втором случае одна и та же личность может, с одной стороны, быть подчиненной кому-либо (т.е. быть ангелом) , а, с другой стороны, иметь власть над кем-то другим (т.е. быть богом, но только по отношению к тому, над кем она имеет власть) . Например, в книге Осии (12.3-4) личность, боровшаяся с Иаковом, названа и ангелом и богом: «Еще во чреве матери запинал он брата своего, а, возмужав, боролся с Богом. Он боролся с Ангелом — и превозмог; плакал и умолял Его». Богом - по отношению к Иакову, ангелом – по отношению к говорившему с Осией.

- И потом, - не унимается Патрофил, - что это за пифагорейсую ересь ты тащишь на собор в связи с апокатастасисом? Час от часу не легче! Так, глядишь, и бесы спасутся.

- Никто из внятных богословов, - говорю я, - ничего против оригеновой идеи о восхождении душ из силы в силу возразить не смог. Я не беру всерьез вопли идиота Тертуллиана, которому всюду мерещится ад. Маловменяемый был человек. Он и рад себе наблюдать, сидя на облаке и свесив ножки, как мучаются в вечном аду грешники. А что до бесов, то и им предстоит совершить полный кругооборот и вернуться домой. В противном случае, изрядная часть творения погибнет, а Бог этого допустить не может. Слышал я, что наши палестинские святые отцы плачут и о бесах тоже. Говорят: негодная взбесившаяся собака, а и ее жалко, тварь все-таки. Вот и Христос: пришел, чтобы взыскать и спасти погибшее.

- Таким образом, - подвожу я черту под этим спором, - все духовные субъекты в иерархии вселенских сущностей – элохим. И мы элохим, и ангелы элохим. Даже Афанасий – элохим; хотя из него такой же элохим, как из говна пуля. (Все хихикают). И все мы – в процессе апокатастасиса, сиречь восстановления к исходному своему величию - до катастрофы, когда мы потеряли Эдем.

- В общем, я так понимаю, - итожит Евсевий Кесарийский. – Мы стоим на том, что Христос – человек по природе и Бог по благодати. Во всех случаях – Сын Божий, по естеству Божию и человеческому. И единосущие, которое нам навязывает Афанасий – можно рассмотреть только по благодати, равно как и применительно к любому человеку: «И рече Бог: сотворим человека по образу нашему и по подобию». Единосущие как подобосущие. Под такой Троицей еще можно подписаться.

- А можно еще и такую гипотезу предположить, - говорю я. – Я немного фантазирую, идея пока сырая. Что где-то есть Предвечный Логос как ипостась Божества, Бог-Слово, - и есть Иисус, плотник из Назарета, выполненный как бы с матрицы этого Логоса. Предвечный Логос – единосущный Отцу, Иисус Христос – подобосущный. Но так мы только все запутаем, так что я не настаиваю на этой схеме. Будем держаться формулы Кесариянина.

Утром мы собрались в никейском дворце Константина. Сам Константин уже не председательствовал на соборе, перепоручив это занятие епископу Хосе из Кордовы (кстати, в этой жизни Хосе воплотился телеведущим Владимиром Соловьевым) . Специально для этого заседания кресла расставили таким образом, что зал был поделен надвое. Большую часть занимали сторонники Бога Троицы (порядка 150 человек) . Меньшую часть отвели моей партии. Мы сидели друг напротив друга. На первые ряды в своем крыле люди Афанасия посадили мучеников за веру. Они как бы говорили нам: вот на веру каких людей вы нападаете, уроды. Сидели в ряд: Павел Неокесарийский с сожженными руками, Пафнутий Фиваидский и Потамон Египтянин с выколотыми глазами. У Потамона, к тому же, были вывихнуты и ноги, и в этом виде он работал в ссылке в каменоломнях. Он известен был как чудотворец и целитель. Я смотрел на этих людей, и мне было совестно, что я не мученик, и от этого не могу разговаривать с ними на равных. Но потом я сказал себе: «В конце концов, Арий, можно пострадать и за ошибочные убеждения. Так что правота веры не определяется силой мук, за эту веру принятых». Такое соображение меня немного успокоило, и я сосредоточился.

- Приглашаю представителей сторон, - сказал Хосе из Кордовы. Протокольная группа принялась что-то строчить в свои блокноты. – Афанасий, кто будет от вас? Ты? Выходи вперед. А от вас кто, Арий?

- Давайте я пойду, - говорит Евсевий Кесарийский.

- Нет, - говорю я. – Я начну, а, если что, вы с Никодимитом подключитесь.

Мы с Афанасием вышли и встали друг напротив друга, спиной к своим партиям. Хосе хлопнул в ладоши: «Начинайте».

- Мы рассмотрели вариант символа веры, представленный Евсевием Кесарийским, - начал Афанасий. – Мы согласны его принять, с той оговоркой, что Сын Божий Христос единосущен Отцу.

- Если слово «единосущный» заменить на «подобосущный», то тогда мы готовы признать ваш вариант как свой, - отвечаю я.

- Перестаньте юлить - ты, Арий, и те, кто стоит за тобой, - начинает повышать Афанасий градус. – Говори во всеуслышание: Иисус Христос – Бог?

Мы с Афанасием полемизировали множество раз, в различных кругах, на поместных соборах в том числе. Поэтому его манера боя мне была хорошо понятна. Он сразу пытается оглушить противника серией ударов, загнать его в угол, навязать свою жесткую линию ведения спора. Меня такой подход не устраивал, и я понимал, что единственная возможность выиграть спор у Афанасия – снижать накал и темп беседы, тормозить его; а когда он, дебатируя в несвойственной ему вязкой манере, вымотается - сразу контратаковать, проводя точечный встречный удар. Тем самым, чем больше заводился Афанасий, тем более я был вальяжен и благодушен. Выматываясь и пропуская встречные плюхи, Афанасий дребезжал, как дырявый кимвал, и шипел, спуская пар, а я лыбился рот до ушей (зубов во рту почти не осталось) . Зрелище не для слабонервных. Но победа была за мной в большинстве раундов.

- Для начала, - говорю я, - на полтона ниже. Прекрати грубить, я в два раза старше тебя. Итак, Афанасий, - говорю я раздумчиво, снижая темп, делая паузы, как на лекции, растягивая слова, - ты спрашиваешь, Бог ли Христос. – Делаю паузу. Прохаживаюсь. – Чтобы нам это понять, необходимо уточнить, имеет ли Бог нужду в питии и пище, равно как и в отправлении естественных надобностей. Если ты, Афанасий, докажешь мне, что Иисус никогда не мочился, то я склонюсь пред твоим мнением - и немедленно признаю Христа Богом. Вот тебе тогда вопрос на вопрос: мочился ли Христос? Пил ли Он вино с мытарями и грешниками? Плакал ли Он? Гневался ли?

- Старая уловка, Арий, - говорит Афанасий. – За это время могли бы придумать что-нибудь поновее. Что Христос был и человеком – этого никто не оспаривает. По человеческому своему составу, Он имел нужду. Но он был не только человеком во плоти, но и Богом в духе. Сыном Божьим, а, следовательно, Ипостасью Бога, Его частью, неслиянной и нераздельной. Когда Христос говорит: «Я и Отец – Одно».

- Афанасий, давай я тебе вопрос задам, - говорю я. – Ты сам-то считаешь себя сыном Божьим или нет? Спрошу даже так: ты сын Божий или ты хрен в рогоже?

Вижу, заерзал. Сказать «да» - уподобиться Христу, ересь. Сказать «нет» - отказаться от Бога, ересь. Наконец, решается.

- Да, считаю себя сыном, - говорит он. – Но мое сыновство и сыновство Христово – разной природы. Он Богочеловек, я – всего лишь человек.

- Как же тогда ты читаешь слова апостола Павла «Подражайте мне, как я Христу»? – задаю я свой коронный, ударный вопрос. – Как человек берется подражать Богу, - если у вас со Христом две разные природы? На что ты рассчитываешь, следуя за Христом Богом?

- Он рассчитывает, - вдруг раздается громовой голос из зала, - попасть в Царствие Небесное и быть заодно с Богом, тогда как ты будешь гореть в аду, лживая свинья!

Ну вот, думаю, и Мирликийский Чудотворец проснулся. Мутный тип, надо сказать. Колдун.

- Николай, - поднимает руку Хосе из Кордовы, - реплики с места регламентом запрещены. Личные оскорбления запрещены. Есть тебе что сказать – встань на стороне Афанасия и веди диспут пристойно.

- Да уж, встану и подойду, молчать не буду. – Вижу, Николай пробирается по рядам, подходит к Афанасию. – Дай-ка я с ним поговорю по свойски. – Получивший поддержку, Афанасий облегченно смолкает, Николай обращается к залу, начинает заводить публику. Тоже известный фокус, более уместный для площадной проповеди, нежели для богословского спора. - Что же мы тонем в бесполезных спорах, братия? Почему позволяем запутывать себя в лживые сети грязных еретиков? Читайте во Колоссянах у Павла: «Смотрите, братия, чтобы кто не увлек вас философиею и пустым обольщением, по преданию человеческому, по стихиям мира, а не по Христу; ибо в Нем обитает вся полнота Божества телесно, и вы имеете полноту в Нем, Который есть глава всякого начальства и власти». Слышите? Вся полнота Божества – во Христе! А то, чем ты, Арий, здесь занимаешься, - как раз пустое обольщение!

Да, думаю. Когда вам не хватает сил на честный диспут, вы, ребята, прибегаете к демагогии и заклинаниям. Это уже клиника и, по большому счету, это диагноз. Это - приговор всем вам на долгосрочную перспективу. Когда Христос говорит в Апокалипсисе про учение Николаитов, которое Он ненавидит, - не о вас ли Он свидетельствует?

- Нам совершенно ясно говорит апостол Иоанн в послании своем, - продолжает греметь Николай. - «Ибо три свидетельствуют на небе: Отец, Слово и Святой Дух; и Сии три суть едино .» (1 Иоан. 5:7). А Павел вторит (1 Тим. 3:16): «И беспрекословно — великая благочестия тайна: Бог явился во плоти, оправдал Себя в Духе, показал Себя ангелам, проповедан в народах, принят верою в мире, вознесся во славе». Какие еще доказательства нужны вам, маловеры?

Ну вот он и попался.

- Я хочу тебя огорчить, Николай, - говорю я. – Цитата 1 Ин 5:7 – это поздняя вставка, в греческом оригинале ее нет. Также в отношении 1 Тим 3:16: слово «Бог» было добавлено ревностными переписчиками, для искажения первоначального смысла всей фразы. В библиотеке Александрийского кафедерального собора хранятся подлинные греческие оригиналы писаний Павла и Иоанна, датированные первым веком. Приезжай, сам убедишься. Так что твои отсылки – это кричащие улики против таких же манипуляторов истиной, как ты и Афанасий.

Это уже нокаут. Смотрю, он стоит, хлопает глазами. И через секунду происходит невероятное. Николай подскакивает ко мне и со всей силы бьет меня кулаком в нос. Я отлетаю в сторону, падаю, потом подымаюсь. Прислоняю руку к носу, а она вся в крови.

Дальше время растягивается, как резиновая губка. Я в замедленном темпе вижу, как все встают и начинают кричать. «Троечники» кричат: «Врежь ему, Коля!». Феон кричит: «Держись, Арий!» А Секунд уже прорывается к нам из третьего ряда, расталкивая моих людей. В этот момент я отрываю руку от носа и поднимаю ее вверх. Кричу что есть старческой мочи: «Феон и Секунд, стоять!». Они слышат, останавливаются. Вот и хорошо, думаю я; а то ребята порвут этого колдуна, как грелку, а я потом окажусь крайним. Еще буквально секунда – и все умолкают. Стоят и смотрят на нас с Николаем. И мы смотрим друг на друга, не отрываясь.

Николай нерешителен. Не знает, добавить или оставить так.

- Даже и не думай, - говорю я.

Тут, наконец-то, власть в свои руки берет Хосе из Кордовы.

- Николай Мирликийский! – громко произносит он. – Ты пренебрег всеми писаными и неписаными соборными правилами. Ты нарушил правила, установленные для епископа, который, по слову апостола Павла к Титу, должен быть не гневлив, не бийца, но воздержан, чтобы был силен в наставлении и обличении, согласно учению. Сегодня ты оказался силен не словом, но одними колотушками. Ты ударил не просто священника, но беспомощного старика, который годится тебе в отцы. Тем самым, ты опозорил свой сан. Полномочиями, данными мне, я временно приостанавливаю действие твоего архиерейства и отправляю тебя под стражу, до решения твоей участи императором. Снимай омофор.

- Мне этот омофор одел Христос, - говорит Николай Мир Ликийских Чудотворец. – Не стану снимать.

- Тогда я прикажу страже, и они сорвут этот омофор с тебя силой, - твердо говорит Хосе. – Испортят вещь. Снимай по-хорошему.

Что-то ворча себе под нос, Николай Чудотворец снимает омофор и передает его Хосе. Хосе делает знак рукой, два соборных пристава выводят Николая под руки из собрания.

- Арий, ты можешь продолжать? – Хосе спрашивает.

- Нет, - отвечаю я. – Кровь прямо хлещет из носа, не остановить.

- Тогда я объявляю перерыв до завтрашнего утра, - объявляет Хосе. Протоколисты прекратили строчить в свои блокноты. Все начинают расходиться, бурно обсуждая случившееся.

Ко мне подходят Феон и Секунд. Секунд достает платок и подает мне. Я прижимаю этот платок к носу, он быстро набухает кровью.

- Зачем ты нас остановил? - спрашивают. – Мы бы ему наваляли по первое число.

- Именно поэтому и остановил, - говорю я. – Разве не читали у Павла в Римлянах: "Не мстите за себя, возлюбленные, но дайте место гневу Божию, ибо написано: Мне отмщение и Я воздам, говорит Господь"? Вы не о том думаете. Мы победили сегодня!

Кое-как мы добрались до гостиницы. А кровь все не останавливается. Улегся я на кушетку, запрокинул голову. Льда, конечно, в холодильнике не оказалось. Да и холодильников не было. Вот думаю, глупость какая. Сподобил же Господь помирать вдали от дома. Только это подумал, кровь течь перестала. Спасибо, говорю, Господи! ну, тогда мы еще повоюем.

Стук в дверь. Подымаюсь, открываю. Гонец от императора, просит пресвитера Ария немедленно явиться ко двору. Погоди, говорю, дай я хоть физиономию ополосну. Умылся из кувшина, и мы пошли пешком, благо дворец через дорогу. Никея – город маленький, там все рядом.

Император Константин сидит за столом в своей библиотеке, мрачный, как туча, читает протокол дневного заседания собора. «Здорово, пресвитер» - «Да хранят боги Рима твою империю, базилевс». Наконец, он отрывается от чтения.

- Слушай, - спрашивает, - а что, действительно 1 Ин 5:7 и 1 Тим 3:16 – это поздние вставки?

- Да, - отвечаю я. – Подними свои свитки, базилевс, и убедишься.

- Да уже поручил Хосе, - говорит Константин. Мрачнеет еще больше. – Вот ведь какая нездоровая ерунда.

Повисает пауза. Пока император крутит что-то свое у себя в голове, я с любопытством рассматриваю библиотеку. Богато. Полный Иосиф Флавий, Ориген в пяти томах (подписное издание) , монография Ария «Христианство и реинкарнации: опыт философского синтеза» и др.

- А я тут город новый решил заложить на побережье, - говорит Константин как бы между делом. – У пролива двух морей, чтобы контролировать все торговые пути. Опять же, окно в Европу.

- Здравая мысль, император, - говорю я. – И войну удобно начинать с моря.

- Так что у нас там выходит с Троицей? – спрашивает, наконец, Константин. – Судя по вашим дебатам, воз и ныне там. Никак вы не договоритесь, уже битый месяц заседаете. Одна мышиная возня и мордобой.

- Есть серьезные методологические проблемы, - отвечаю я. – Во-первых, Христос. Почему Он должен быть Богом, неясно, по крайней мере, мне неясно. Сын Божий еще не есть Бог. И тут надо отличать божественность как атрибут Божества и обожение человеческого существа по благодати. Далее. Со Святым Духом тоже непонятно. Вроде бы, Он действует самостоятельно, и по Писаниям это видно, особенно в Деяниях. Но, с другой стороны, это можно рассматривать и как атрибут Божества, одно из Его свойств. Голубь спускается на Иисуса в Иордане не сам по себе, но посылается Отцом. Потом, явная ассимметрия: Христос говорит в Мф 12.31: « Посему говорю вам: всякий грех и хула простятся человекам, а хула на Духа не простится человекам; если кто скажет слово на Сына Человеческого, простится ему; если же кто скажет на Духа Святаго, не простится ему ни в сем веке, ни в будущем». Почему, если Сын Человеческий и Св. Дух – Оба Боги, то в одном случае хула на Бога проходит, а во втором – нет? Тем более если, как утверждает Афоня, Они – Три в Одном? Здесь надо еще разбираться. А потом: куда-то подевали Софию.

- Софию? – переспрашивает Константин.

- Да, - говорю, - Софию, Премудрость Божию. Она красной нитью проходит через Притчи, Премудрость Соломона, Премудрость Сирахову. Я этот вопрос дебатировал с Афанасием в Антиохии. Он утверждает, что Премудрость и Логос – одно и то же. Я категорически против такой трактовки. Премудрость – это скорее атрибут Божества. А можно я выскажу одну ересь в приватном порядке?

- Валяй, - машет рукой Константин. – Ересью больше, ересью меньше.

- Мне кажется, - осмеливаюсь я сказать, - что Бог – это больше чем Отец. Бог – это одновременно Отец и Мать. Премудрость – это не просто атрибут Божества, это Его Вторая Ипостась. А Логос – Сын. И та Троица, которую мы ищем, на самом деле такая же, как и на земле: Отец, Мать, Сын-Логос. Все Трое – предвечны, нерожденны, несотворенны, неслиянны и нераздельны. В проекции на землю это: Дух как атрибут Отца, Богородица, Иисус. Сейчас мы почти повсеместно отмечаем распространение так называемого богородичного культа (они Марию начали величать Богородицей, еще не дожидаясь решения собора) . Начали писать иконы, где Мария изображена вместе со Своим Сыном. Мне кажется, это интуитивно правильное направление веры. Но оно совершенно поперек тому, чем мы здесь, в Никее, занимаемся. Я уверен: если мы упустим Премудрость, то выстраиваемая Троица окажется ущербной.

- Да, это действительно ересь, - говорит Константин, размышляя вслух. – И знаешь, почему она бесперспективна? Потому что Мать – это Изида, Астарта, она же Иштар, Деметра. Это те самые культы, которые начал изводить еще Моисей во святой земле. Соломон, попав под обояние иноземных цариц, попытался кое-что из этого вернуть в церковный обиход, но ему не дали, и это хорошо. Нам нужна вера для империи, вера для борьбы. Мать – это мягкость, уступчивость, податливость. А нам нужны – сила и мощь.

- Я это понимаю, кесарь, - говорю я со всем присущим мне смирением. – То, что я изложил, это только модель, и она требует осмысления.

- Продолжай свое моделирование, - говорит Константин, - но не печатай и на соборы не выноси. Хватит с нас уже этой полемики, хватит нервировать Церковь, она и без того у нас слишком стала нервная. Николай-то наш Чудотворец вон чего отчудил. Пойми: я не могу начать строить новый город, пока не разберусь, каким должен быть кафедеральный собор. А покуда вы мне не скажете, какой Троице мы будем поклоняться на перспективу ближайшего тысячелетия, я не смогу дать задание архитекторам. Все, иди и думай. Чтоб через месяц был Символ Веры. Иначе я вас разгоню, как макак по веткам, и поставлю по церквям своих епископов, которых назначу лично. Все, свободен.

Я шел от императора и размышлял, сколько нужно будет еще потратить церковных сил, чтобы из этого просвященного язычника сделать христианина.

Утром мы собрались в соборном зале. Долго не начинали. Внезапно заиграли гусли, и, вопреки всем ожиданиям, в дверях соборного зала показался император Константин с частью свиты. Базилевс занял место предстедателя, все расселись, и тогда Константин встал и, призывая внимание аудитории, сказал.

- В эту ночь произошли странные и одновременно – чудесные события. Я попрошу епископа Афанасия доложить о том, какие сны сегодня приснились братии.

Выходит Афанасий, сияющий, как начищенная дидрахма, и с упоением рассказывает, что этой ночью ему, брату Спиридону Тримифунтскому (партийная кличка Пастух, так как он продолжал совмещать выпас овец со своими обязанностями епископа о. Кипра, по святой своей простоте) и брату Маркеллу Анкирскому приснился один и тот же сон. В этом сне епископ Николай Мирликийский чудесным образом был восстановлен Христом в своем звании. Христос лично вручил епископу Николаю толстое Евангелие, а мама Христа Мария возложила на него омофор. Соответственно, нет резона подвергать сомнению позицию Николая на вчерашнем заседании, а также и те методы, которые он применил для доказательства своей правоты (сломав Арию нос) . Я сижу в кресле, как облитый помоями, - и понимаю, что здесь наша миссия окончена. Мы проиграли.

- В связи с вновь открывшимися обстоятельствами, - говорит Константин, - я предлагаю вернуть епископу Николаю знаки отличия. Я рад, что все так обернулось, и наш Николай возвращается в наше общение. Поаплодируем!

Вновь звучат гусли и цымбалы. В соборный зал заходит Николай, епископ Хосе из Кордовы надевает на него давеча конфискованный омофор, император жмет Николаю руку, а неугомонный Афанасий – бросается на шею. Трогательное единосущие.

- Вот виидишь, Арий, - говорит Константин, после того, как восторги немного утихли, - сам Бог разрешает наш спор. Ты не должен сердиться на Николая, ибо его ревность была продиктована силой его веры. Это и тебе урок: не всякая правда стяжается многими умствованиями. Иногда надо и сердце приложить к вере, и побыть немного простецом. Ведь сказал же Христос: «Будьте как дети».

- Государь, - говорю я, - я со смирением принимаю совершившийся факт. Позволь мне лишь высказать три соображения.

- Давай, - разрешает Константин, - только покороче. Сегодня мы должны во чтобы то не стало подписать наш орос. Мы долго над ним работали, лучшие умы напрягались, потребен и отдых.

- В какой же редакции будем подписывать орос? – спрашиваю я.

- В редакции Евсевия Кесарийского, - отвечает император, - с оговоркой о единосущии, которое мы все считаем теперь доказанным.

- А что до анафематизмов в редакции Афанасия? – спрашиваю я.

- И их, конечно, тоже, - говорит Константин. – Мы должны четко отделить православные взгляды от неправославных.

- Тогда вот мои соображения, - говорю я. - Первое. Чудесные сны про Николая приснились только людям из группы «Троица». Ни один из моих людей этого сна не видел. Правда ведь? (Все наши отрицательно мотают головой).

- Но это же чистая комбинаторика, - благодушно замечает император. – Оцени вероятность того, что в группе из трех человек, случайно взятых из группы в 250 человек (это же задача о шарах и урнах) вдруг случайно окажется Арий, или Евсевий Кесарийский, или Евсевий Никодимийский.

- Не так уж она и мала, - говорю я. – Ну да ладно. Второе. Почему мы в нашем богословском споре делаем такую ставку на сонные видения? Разве не сказано у Иеремии: "Я слышал, что говорят пророки, Моим именем пророчествующие ложь. Они говорят: "мне снилось, мне снилось". Долго ли это будет в сердцах пророков, пророчествующих ложь, пророчествующих обман своего сердца? Думают ли они довести народ Мой до забвения имени Моего посредством снов своих, которые они пересказывают друг другу, как отцы их забыли имя Мое из-за Ваала? Пророк, который видел сон, пусть и рассказывает его как сон; а у которого Мое слово, тот пусть говорит слово Мое верно".

Вижу, этот аргумент его задел. Он припомнил свой случай перед битвой с Максенцием. Насупился.

- И третье, последнее, - говорю я. - Какую оценку собор дает тем аргументам, которые я привел в части искажений Священного Писания? Ведь искажения эти – суть натяжки, получившиеся в страстном желании священников определенной направленности выдать желаемое за действительное. Они, эти искажения, как раз и свидетельствуют о недостаточности в аргументов в отношении Троицы Отец – Сын – Дух.

- Мы будем исследовать эти искажения, - говорит император, - и дадим им должную правовую оценку. Но сегодня мы считаем всецело доказанным, что Христос, Сын Божий – Сам Бог, Свет от Света, Бог Истинный от Бога Истинного. И на этом работу нашего с вами собора следует считать закрытой. В протокольной группе лежит согласованный нами текст ороса. Прошу всех участников собора подойти и поставить свою подпись. Кто неграмотный (а я знаю, таких здесь много), пусть просто поставит галочку, а секретари уже допишут имя и звание. Сразу скажу: все, кто откажутся подписать орос, будут отправлены моим указом в ссылку в Иллирию, сроком на два года. Желаю вам успешной работы на местах. Копии ороса будут вам разосланы после размножения. Доводите решение собора в церквях и на площадях.

И с этими словами император величественно удаляется. В протокольном углу собирается очередь из подписантов. Мы со своей ватагой занимаем противоположный угол.

- Ну что – спрашиваю, - как будем поступать?

- Я подпишу этот орос, - говорит Евсевий Кесарийский. – Плетью обуха не перешибешь.

- Я тоже подпишу, - подает голос Евсевий Никомидийский. – Нужно быть реальным политиком. Константин на взводе. Дискуссия прекращена. Что мы еще можем поделать? В ссылку я не поеду, у меня пастырское служение, много новообращенных, надо строить кафедеральный собор. Без меня они не справятся. К тому же, Константин хочет включить меня в постоянную рабочую группу по формированию догматического корпуса богословия. И мое присутствие в этой группе поможет избежать ненужных догмаьтических споров.

- По крайней мере, это честно, - говорю я. Обращаюсь к своим землякам-ливийцам. – А вы что думаете?

- Мы не станем подписывать орос под давлением, - говорит Феона. – Надеюсь, ты с нами.

- Конечно, - говорю я. – куда же я денусь. – У меня же нет кафедры, за которую я мог бы цепляться. К тому же, говорят, в Иллирии очень хорошие грязевые ванны, так что здоровье мы поправим. Правда, там, говорят, плохо со жратвой, а местные жители – сплошь разбойники, промышляющие грабежом. Ну да ничего.

- А вам, ренегаты, - говорит Секунд, обращаясь к обоим Евсевиям, - я желаю удачных покупок на местном колхозном рынке – и счастливо оставаться. Вы опозорили высокое звание ариан, и ноги моей не будет в ваших епархиях.

Ну вот, собственно, и все о том соборе. Остается досказать, что было потом. Прошло два года, и в ссылку поехал уже Афанасий, а нас вернули и обласкали. Евсевий Никомидит смог доказать Константину правоту нашего учения. Озадаченный, Константин решил назвать вновь возводимый кафедеральный собор не именем Троицы, как он первоначально хотел, а именем Святой Софии. Тем самым, Константин проявил себя как мудрец, предоставивший всем нам возможность думать о своем: мне – о Богине-Матери, а Афоне – о Логосе. К тому же, император приказал уничтожить все протоколы заседаний собора. Поэтому от собора в Никее остались только его решения. Но наши интуиции, я уверен, позволят восстановить картину в всех деталях.

Вскоре Константин раскрыл заговор в империи. По результатам этого заговора он убил своих сына Криспа (ядом) и жену Фаусту (паром в бане) . Он пережил меня всего на один год, хотя был на восемь лет меня моложе. Перед смертью он наконец принял христианство. Причащал и провожал его в последний путь Евсевий Никомидийский. По аналогии с августейшей благоглупостью Александра Первого, сказавшего по смерти Пушкина: «насилу заставили умереть как христианина».

О моей смерти мало что известно. Говорят, что она совершилась святыми молитвами епископа Александра Константинопольского ( http://foma.ifel.ru/fr1004.htm ). Гранмерси тебе, Саша, так держать. Но полагаю, что причина смерти гораздо прозаичнее. Меня просто отравили. Утром я встал, собираясь на литургию. По дороге я почувствовал приступы страшной желудочной рези. Я побежал искать туалет. Еле нашел, заперся в кабинке. Меня понесло. Тут же меня стало неудержимо тошнить. Я начал задыхаться от рвотных спазмов. В конце концов, у меня просто не выдержало сердце. Я сидел мертвый, облеванный, со спущенными штанами. Таким меня и нашли. В итоге, Константин умер как земной бог (сенат утвердил) и как равноапостольный христианский святой. Я же умер, как распоследняя собака, на радость всем любителям Троицы.

Елена Блаватская считает, что меня отравил Афанасий или люди с его подачи. Ничего нельзя исключать. Найдем Афанасия в нынешнем воплощении – поинтересуемся. Но мстить не будем, мы выше этого. Константин тоже под вопросом. У меня предчувствие, что Константина мы найдем даже раньше, чем Афанасия. Не Светка ли?

Последнее. Драчун Никола совершил много чудес и лег в основу православия. На западе он понемногу деградировал до уровня Санта-Клауса, стал культовым персонажем реклам. В одной из таких реклам ( http://foma.ifel.ru/movie/klaus.mpeg ) итальянская мафия ищет того, кто виноват в новогодней неразберихе. Этим крайним оказывается Санта-Клаус. Мафия прибывает в Лапландию, стучится в в избушку. Открывает сказочный дедушка в красном камзоле. Merry Christmas , кричит. В ответ один из бандюков размахивается и бьет Санту в нос. Надпись на экране: «Нокаут. TELE 2». Ролик выполнен агентством Partizan . Я специально узнавал, кто автор идеи. Молодой парень, в прошлой жизни был Феоной Мармарикским. Отомстил-таки за учителя, молодец.